«Сделать идею лузерства легитимной». Новосибирский театр представит новый взгляд на успех

Спектакль-тренинг «Теория Счастья и Свободы (практика неудачников)» реализуется при поддержке Фонда Михаила Прохорова в рамках конкурса грантов «Новый театр».

Тема спектакля, как рассказали в театре, возникла в ходе тренингов и лабораторной работы актеров театра с режиссером, арт-практиком Александром Андрияшкиным. Это принципиально новый постановочный путь для «Первого театра» — спектакль создается без литературной основы методом сочинительского театра, коллективного сотворчества.

Как в вечной гонке за успехом «не потерять себя», не чувствовать себя «лузером» и обрести свободу от чужого мнения? Могут ли помочь стать счастливыми специалисты — коучи, психологи, лайф-тренеры и т.д.? Такие вопросы задают себе артисты и режиссер.

«Мы берем тему лузерства и противопоставляем всеобщей нацеленности на «успешный успех». Во времена всеобщей ценности успеха и культа победы мы пытаемся зайти с другой стороны и сделать идею лузера легитимной. Мы не предлагаем зрителю поверить в театральную иллюзию, мы предлагаем игру внутри театральной коробки, где зрители участвуют по заданным правилам. Это спектакль-тренинг, совместная социальная среда, в которой форма общения, способ коммуникации — игра в тренинг», — отметили в театре.

«Деловой квартал» побывал на репетиции и поговорил с режиссером и артистами о том, что для них есть счастье и свобода и в чем они видят свое предназначение в этой постановке.

В чем ваша идея? Откуда и почему возникла ирония в сторону тренеров, психологов, коучей?

Александр Андрияшкин: Это не совсем ирония, мы одновременно и чуть-чуть ерничаем, и признаемся в том, что на самом деле у нас есть потребность в каких-то тренингах, открывающих простые истины. Возникло это из ощущения сегодняшнего времени: ты находишься в таком коридоре, когда ты, с одной стороны, уже достаточно опытен и интеллектуален, чтобы понимать в каком-то смысле неказистость таких вещей, а с другой стороны, ты уже достаточно искренен и опытен в своем эмоциональном интеллекте, чтобы признаваться, что на самом деле тебе этого хочется. Из какого-то такого поля ощущений и переживаний и родилась эта интонация.

Тренеры и психологи проводят на своих мероприятиях с людьми определенную работу, которая должна что-то в них перенастроить. У вас есть спектакль и тоже есть люди, которые тоже работают примерно с теми же настройками в голове. Что из этого может быть эффективнее и в чем разница?

А.А. Мне кажется, принципиальная разница — в том, что мы работаем в художественном поле, а они в психологическом, это просто разные поля и у них разные задачи. И если там действительно есть вопрос какого-то результата, за который тренер так или иначе несет определенную ответственность, то художественное поле как раз сильно тем, что в нем занимаются важными вещами, но цена ошибки почти нулевая, в отличие от того же бизнеса, например. Здесь ты можешь действительно пробовать какие-то идеи, структуры, освобождаться, называть это игрой, искусством, художественным полем. И мы как раз предлагаем взглянуть на те же самые вещи, с которыми можно работать на тренингах, но в контексте арт-игры, где ты не можешь ничего проиграть, а только выиграть и посмотреть на что-то привычное под другим углом. У нас нет задачи делать какую-то сатиру на тренинги. У нас есть задача предложить именно игру, но с художественной стороны.

Мне кажется, что здесь работа идет такая же, но только она более щадящая в плане воздействия на голову, на сознание, но при этом более эффективная с точки зрения того, о чем человек задумается, и как он будет потом перестраивать что-то в голове…

А.А. Если мы говорим про арт-поле, то тут как раз очень важно, что здесь нет никаких прямых измерителей эффективности. В тех же бизнес-тренингах, например, понятие результата часто регламентированное — что мы получим, на сколько процентов раскрепостятся люди и так далее. На мой взгляд, это иллюзорно. А мы как художественная практика предлагаем процесс и оставляем зрителям свободу внутри этого процесса, мы не говорим — ты станешь счастливее на 20%, ты раскрепостишься, мы говорим — вот художественное поле свободы, и в нем можно делать что угодно. Поле спектакля — это поле свободы для зрителя, у нас нет привычных маркеров, которые будут означать, что спектакль прошел хорошо, если зритель повел себя вот так, и спектакль прошел плохо, если зритель повел себя иначе. В отличие от традиционных театральных форм. Наша задача, наоборот, — быть максимально четкими и точными в предоставлении и создании такого поля, где зритель может определять какую-то свою позицию, свое ощущение, свое поведение. Это возможность ощущать себя внутри этого поля и как-то определять себя и чувствовать свое место внутри него, иметь возможность выбрать это место или просто понять, что вообще это место можно выбирать, — для нас это не профанация, а скорее следующий шаг, такое мультивысказывание. Мы над этим очень много работаем.  

А чувствуете ли вы себя в этот момент психологами и тренерами? Мяч-то на вашей стороне…

А.А. Мяч на нашей стороне, но мы его тут же кидаем в зрительный зал, и дальше уже пошел пинг-понг, волейбол, баскетбол и целый набор игр с этим мячом внутри нашего спектакля. Я бы не обесценивал позицию актера, актер — это же не просто человек, исполняющий роль, это тот, кто занимается антропологией — он изучает человека, архетипы, поведение, социум. А перфомер (а мы делаем как раз перформативный театр) фактически занимается теми же вещами, что и психология, но со своей стороны, через свои инструменты и практики. И в последние годы психологи очень сильно присваивают эти художественные практики, проводят сессии в виде упражнений, игр — это становится тоже каким-то огромным массивом внутри этой психолого-тренерской структуры. Равно как и мы. Мы тоже изучаем психологию, читаем, посещаем какие-то тренинги — это все сейчас взаимопроникающая история.

Но мы ни в коем случае не встаем в позицию каких-то психологов, экспертов, мы эксперты в театральном поле, в художественном, в поле искусства, и мы берем ответственность именно за него. Мяч на нашей стороне в том смысле, что мы говорим — это художественное поле, а спектакль-тренинг — это как бы игра в него. То есть мы не говорим, что сейчас кого-то излечим, мы просто предлагаем на поле искусства поиграть в эти мячи.

Сейчас довольно модно говорить о том, что счастье — внутри. «Хочешь быть счастливым — будь им». Счастье строит сам человек и так далее. Модна именно достигаторская позиция: хочешь — сделай. Счастье — это новая религия, счастливым быть модно, несчастливым — немодно. И человек, встраиваясь в эту позицию, начинает, наоборот, замыкаться, запрещать себе переживания, запрещать их разделять с кем-то, сосредоточившись на самостоятельном решении проблемы. Не плодит ли это еще больше несчастных людей?

А.А. Тут два момента. С одной стороны, есть вот эта идея, что мы процесс заменяем на переназывание себя, «ренейминг». Что изменения — это не какая-то процессуальная и во многом непростая вещь, а что типа переименуй себя — и все изменится. Просто пойми, что ты счастлив — и все. Но нет. «Ренейминг» — это таблетка очень короткого действия, от нее действительно есть какой-то эффект, но потом это либо подкрепляется какой-то практикой, либо ты ищешь следующую таблетку и становишься тренингонаркоманом. Просто бегаешь по мероприятиям, чтобы тебя накачивали какими-то хлопушками.

А с другой стороны, в этом контексте любопытна же еще другая мысль, которая не так очевидна: а почему вообще мы должны счастье превращать в религию, а что такого плохого в несчастье? В рамках нашего спектакля мы ведем эту линию, и тоже начинаем играть, что мы хотим быть счастливыми, успешными и прочее, но вообще-то несчастье —это же такая же часть нашей жизни, и она важная. Если ты лишен этой части, то твоя жизнь тоже не целостна. Для меня, например, счастье — в полноте жизни, в объеме, и несчастье — важная его составляющая. Печаль, тоска, грусть — это очень важные переживания, и если себя их лишать, то происходит какое-то выхолащивание.

А свобода для вас что такое?

А.А. Свобода для меня — это четыре очень простых истории:

— иметь возможность смотреть вокруг и внутрь

— иметь возможность видеть вокруг и внутри себя

— иметь возможность выбирать из того, что ты видишь

— иметь возможность реализовывать и проявлять то, что ты выбрал

А дальше — иметь возможность проектировать то, чего еще нет, чтобы это тоже создавалось.

 То есть отслеживать реальность и внутри нее выбирать какие-то шаги и быть способным их реализовывать, и иметь возможность выбора — очень важно. И дальше проецировать иллюзии, которые тоже потом обретают реальные формы. Мне кажется, сила искусства в том числе и в этом — мы занимаемся иллюзиями, но не в смысле чем-то незначащим, а, наоборот, — мы проектируем то, чего еще нет, то, что потом наделяется формой. И это очень увлекательное занятие.

Фото Александра Андрияшкина — RUST2D

Захар Дворжецкий:

В спектакле я даю установку, что с завтрашнего дня я отменяю несчастье. Это, конечно, утопия. Тем не менее, я делаю этот шаг, пытаюсь сказать: все, с завтрашнего дня несчастья не существует, я живу как счастливый и свободный человек. Счастье нельзя охарактеризовать и дать ему определение, это много моментов, когда ты можешь и плакать, и смеяться, независимо от того, что происходит. И это уже про свободу — быть счастливым независимо ни от чего, это в том числе свобода. А несчастье — это все то, что тебя сбивает с пути, с целей, с мечты, все, что не дает тебе туда добираться.

Хотя можно сказать, что эти факторы — пусть к счастью. Это ведь жизнь. Мы находимся не в раю и не в утопическом мире. Конечно, то, что нас не убивает, делает нас сильнее, тем не менее, если мы говорим о мире счастья и свободы, то болезненные моменты, которые нас закаляют, все же мешают абсолютному счастью. Представьте — ничего этого не будет, вообще нигде и никогда? Вы захотите быть в таком мире счастья и свободы? Вопрос в том, хотим ли мы быть счастливыми и свободными на самом деле? В моем понимании счастье — это отсутствие несчастья. Но реальность мощнее, чем наши представления о счастье и свободе.

Лиза Маслобоева:

Для меня лично счастье — это когда ты внутри ощущаешь, что тебе ничего не мешает, когда ты понимаешь, что не сидишь на месте, а куда-то двигаешься. Счастье заключается в моменте. Даже если случается что-то плохое, не обязательно, что это плохо, это путь к чему-то новому. Я в работе над этим спектаклем переосмыслила многое: все-таки не все, что происходит в жизни, можно делить на хорошее и плохое, это скорее делится на то, что нужно тебе в жизни, и что не нужно. В этом плане я себя переосмыслила и переформировала, как трансформер. Свобода — то же самое. Все мы понимаем, что в любом случае любой закон жизни, общества, свой личный закон — это рамки, но в то же время он и может освобождать тебя от чего-то. Это такая зыбкая почва, которая не может трактоваться едино. Поэтому мы не возлагаем на зрителя ответственность, что он должен понять нас именно так и никак иначе — в любом случае каждый человек приходит со своими мыслями, своим багажом, своим опытом, и из всего того, что мы наговариваем и транслируем, вылавливает что-то свое. Тут можно трактовать по-разному, и кто-то скажет, что он не стал счастливым, а кто-то, наоборот, — откроет что-то для себя. А кто-то не увидит вообще, что это разговор про счастье и свободу. Здесь мы не идем по пятам коучей и психологов, которые обещают перевернуть мир за одну сессию. Мы так же, как и зритель, просто рассуждаем на тему и пытаемся найти свой ответ.

Юлия Шабайкина:

Я не могу говорить о счастье. Есть такие вещи, про которые ты что-то внутри себя понимаешь, которые ты давно осознал и что-то для себя решил, но как только ты облекаешь их в какие-то слова, это все становится очень пошло. Я чувствую что-то на интуитивном уровне, но не хочу облекать это в слова, потому что то, что внутри,  — это не про земное, а превращение этого в слова — приземление. Как только ты это проговариваешь, оно становится уже не волшебным. А когда ты это просто на символическом уровне понимаешь, то просто живешь и дышишь этим.

В этом спектакле я играю в том числе какую-то свою историю. Моя история про то, каким нужно быть, чтобы тебя услышали. И почему вообще нужно быть каким-то, чтобы тебя услышали? Это про общество, про сегодняшние идеальные картинки. Но это не только про сейчас. Это актуально всегда. Я хочу, чтобы зритель после спектакля не просто посмотрел и пошел дальше, а подумал. Но не о том, что понравилось или не понравилось, а подумал о себе. Это театр без фильтров — и для нас, и для зрителей.

Лиза Кузнецова:

У каждого из нас в спектакле — своя линия. Я, например, рассказываю о своем страхе. Я боюсь будущего, поэтому постоянно думаю о нем, и когда оно наступает, то думаю о том, чего я не сделала раньше или что сделала не так, и в итоге у меня нет момента сейчас. Я не живу в моменте, я живу какими-то мыслями. И в спектакле я говорю о том, что важно быть в моменте. Счастье — в моменте.

И это тесно связано со свободой. Свобода — это способность отпустить себя. Свобода — это не думать, что о тебе скажут, не заниматься самобичеванием, просто делать, не задумываясь ни о чем, и наслаждаться тем, что ты делаешь. А счастье — это вспышка. Я пришла к тому, что счастье — это какой-то недолговременный процесс. Вот оно случилось, ты поймал этот момент, поймал состояние и потом забыл. Поэтому, чтобы быть счастливым, тебе нужно находить эти моменты, эти островки. Например, встретился с семьей — счастлив, поймал этот островок, случилось какое-то еще хорошее событие — поймал островок. И когда ты делаешь эти прыжки от островка к островку, ты долго можешь находиться в состоянии счастья. И если не поддерживать это состояние, то где-нибудь между островами утонешь.

Семен Грицаенко:

Мой аватар, которого я создал для этого спектакля — это человек, который следит за проявлениями людей. Он вкидывает какое-то действие либо дает предмет и наблюдает, как люди будут с ним взаимодействовать. Как некий бог — я вам дал и посмотрю теперь, что вы с этим будете делать.

Поэтому для меня спектакль открывает новые способы взаимодействия: каждый человек по-разному реагирует на какой-либо вброс в его жизнь. Кто-то стопорится, кто-то пытается перепрыгнуть, кто-то долго стоит и смотрит, пытаясь понять, что с этим делать, а кто-то просто берет как данность, перебрасывает и все. И ты сразу видишь, как многогранен человек, и что каждый действительно большая личность, у каждого свой опыт, одинаковых людей нет.

Что касается счастья и свободы, то говорить о них трудно, потому что это превращается в какие-то банальности.  Но, как ни крути, счастье — это что-то мимолетное, искрометное. Момент, когда случается осознание. Например, я живу и знаю, что я люблю маму, а бывает — ты внезапно осознаешь: я люблю маму! И ты понимаешь, что это счастье, что она у тебя есть, что ты ее любишь. Именно осознание. Оно приходит моментами. Ты не понимаешь, откуда это берется и от чего зависит, и оно обязательно быстро уходит. Наверное, это про ценность момента и ценность того, что имею. Если я буду ставить условия, что я буду счастлив, когда у меня появится то-то и то-то, то я не буду счастлив. Когда ты к чему-то стремишься, то не замечаешь, что вокруг тебя, и упускаешь много важного.

Свобода — это тоже необъяснимое понятие. Если я смогу говорить что-то со сцены, и мне не будут запрещать это делать, это будет свобода. Свобода — это возможности. Если у людей есть равные возможности, то они свободны. Есть документальный фильм, который называется «Человек», его я рекомендую посмотреть каждому. Он — про разные этнокультуры, у каждой из которых есть свои рамки, свои несвободы. Но это и про свободу выбора, и про личностную свободу, не только про социальную и национальную.

У нас очень много рамок. Но я не знаю, что будет, если дать людям ту свободу, которой они все хотят… Но очень хочется хотя бы попробовать.

Дарья Тропезникова:

Мы по жизни часто куда-то бежим, погружаемся в какие-то дела, и очень важно в какой-то момент просто остановиться, посмотреть, что тебя окружает, что происходит с твоей жизнью, остановиться и осмыслить, что ты находишься в конкретном моменте, и понять, почему ты в нем. Потому что все, что мы делаем со своей жизнью, зависит только от нас. Поэтому очень важно иногда остановиться и подумать, туда ли я иду, и что со мной происходит в этом моменте. А иногда из-за всякой шелухи не замечаешь, как ты растешь или, наоборот, падаешь куда-то. Поэтому счастье — это осознание момента, это какая-то вспышка. Когда она случается, ты можешь даже сразу не понять, что в этот конкретный момент ты был жутко счастлив, и что с тобой вообще что-то произошло, и только потом, когда ты это уже прожил, ты понимаешь, что да, я был счастлив тогда. Но это же неправильно. Почувствовав счастье в прошлом, отпусти его, чтобы дальше ловить такие моменты. А мы хватаемся за то чувство, которое испытали когда-то, и потом как будто пытаемся это повторить. Но дело в том, что невозможно счастье повторить — оно каждый раз будет к тебе являться в каких-то разных ипостасях и разных событиях, в разных людях. 

А свобода — это свобода выбора, когда ты понимаешь, что можешь сделать выбор сам, на тебя не давит окружение и общество.

Андрей Мишустин:

Когда-то давно была у меня мечта стать актером, я думал, что буду делать что-то крутое, и тогда буду счастлив. А сейчас, когда это стало просто неотъемлемой частью жизни, ты смотришь на это по-другому и понимаешь, что счастье немного в другом. Например, быть социально принадлежным. Я очень часто думаю над принадлежностью меня к социуму — какую ячейку я занимаю? Когда-то давно я об этом вообще не думал, есть и есть, проживу как проживу — и так нормально, куда-то жизнь да занесет. А сейчас я уже думаю: здесь мне тесновато, туда я не хочу, там еще что-то не нравится. Я стал задумываться об этом. И решение каких-то таких вопросов, наверное, определяет счастье. А свобода — это свобода говорить. Говорить то, что хочется. Сейчас это очень актуально, потому что в связи со всеми происходящими вокруг ситуациями очень много чего хочется сказать, и сказать от души, с каким-то надрывом или оскалом. Я хочу что-то делать, но не хочу, чтобы кто-то меня осуждал или ставил галочку «молодец». Свобода — это жизнь без ярлыков.

Даниил Душкин:

Счастье и свобода — понятия очень близкие, они должны существовать неразрывно. Это, наверное, право жить по своей воле, поступать в соответствии со своей волей и нести за это ответственность. Я делаю то, что хочу, но в то же время отвечаю за это — вот это есть и свобода, и счастье. И отвечать за них ты должен в первую очередь перед собой. Ты сам формируешь границы вокруг себя.

Вектор моих представлений о свободе и счастье за время работы над спектаклем не изменился. Но для меня стал открытием способ, в котором мы работаем. Это тонкая грань между искренностью и иронией. Как мне кажется, и у нас, и у коучей, и у психологов инструментарий рассчитан на среднего человека, но все это в любом случае рабочие инструменты — все равно что-то да попадет в конкретного человека, что-то да сработает. Однако спектакль может дать чуть больше. Задача коучей и тренеров — проработать какой-то конкретный опыт, и если человеку помогло, он прекращает эту работу. Поэтому здесь эффект недолговечен. У нас нет такой цели. И именно от того, что нет такой цели, а есть цель просто задать человеку вопрос, эффект от спектакля оказывается чуть дольше и глубже. Что-то у человека в голове отложится, и он будет задавать себе какие-то вопросы снова и снова, и этот этап переваривания будет гораздо дольше, соответственно, выхлоп будет гораздо мощнее.

Фотографии — Валентин Копалов