«Мятежная ночь». Отступление Белой армии из Сибири предложил вспомнить краевед

«Мятежная ночь,

сменив такой же день,

На нас набросила

погибельную тень»

по П. Плетневу

Чудеса случаются. Рождество. В Российской империи его отмечали 25 декабря. И вот в канун его, в сочельник, через московского друга мне в руки попадает историко-биографический роман Петра Алексеевского «Алексей Дубровин». Книга издана в 1978 г. в Сан-Франциско. Роман в трех частях, но нам наиболее интересна как раз последняя, описывающая отступление Белой армии из Сибири и упоминающая события в Ново-Николаевске. Приведенный выше эпиграф, перефразированные строки стихотворения «Ночь» Пера Плетнёва — оттуда же.

Я уже несколько лет как оставил заниматься событиями декабря 1919 г., и именно восстанием Барабинского полка — эту тему успешно развивает Ново-Николаевский военно-исторический клуб. Игорь Ладыгин и Юрий Гончаров недавно издали даже репринт другой книги Алексеевского «Исповедь разведчицы», но получив этот материал, решил опубликовать выдержки из него, может, ничего нового нашим исследователям они не принесут, а может, и помогут, а они уж разовьют тему.

События эти происходили так же перед Рождеством, ровно 105 лет назад. Просто приведу несколько отрывков.

«В Новониколаевске командир полка, в котором служил Дубровин, полковник Вакин (А.В. Ивакин – К.Г.), возведенный проезжавшим в эвакуацию Верховным Правителем в генералы и в начальствующие над дивизией, учинил в городе восстание с целью захвата в нем власти, оздоровления обстановки, создания в этом удобнейшем для обороны районе армии из шатавшихся по нему разрозненных частей, пресечения красным дальнейшего движения на восток.

А было ли к этому время? По мнению Вакина — было. Было время, благоприятствовали и людские резервы, запасы в городе оружия, боеприпасов, вещевого и провиантского довольствия, технических и санитарных средств.

Затея эта, однако, не удалась, и новоиспеченный генерал застрелился, а десятка два офицеров его, попавших в руки одержавшего в восстании верх генерала Семенова, закончило жизнь на эшафоте; остальные мятежники разбежались и замешались в общей эвакуационной неразберихе.

Один из помощников Вакина, полковник Идловский (Л.Л. Шидловский – К.Г.), не принимавший участия в восстании и не сочувствовавший ему, организовал из остатков полка после подавления восстания небольшой обозный отряд и теперь вел его на восток забитым обозами до отказа Сибирским трактом.

В день восстания Дубровин находился в Томске, в поисках Лины, невесты своей, и возвратился в Новониколаевск, когда там ни полка, ни батальона, которым командовал, уже не было. Ну и примкнул он к обозу полковника Идловского и теперь пробирался вместе с ним на восток.

Перевалив Обь, прикрывавшая отступление белая арьергардная армия перестала существовать. По тайге пробирались вглубь Сибири не части, а обозы, и в санях преобладали среди дорожного скарба не воины, а гражданские лица — мужчины и женщины, старики и дети.

— Эх! — воскликнул сидевший в передке саней и правивший тройкой лошадей капитан Сибирцев.

Полковник Идловский глянул на него.

— Конец белому движению, — продолжал Сибирцев.

И такой бесславный, — подхватил Идловский. — Впереди не Москва, а тайга: угрюмая и косматая Сибирская тайга!..»

Остановимся в начале этого бега, известного как «Великий Сибирский Ледяной поход» и чуть далее прочтем, хоть и отрывистые, но весомые воспоминания современников о действиях другой известной личности Гражданской войны в Сибири.

 

«Путники наши выехали из Новониколаевска на полсотне саней; но одни из них отстали и возвратились в город вскоре после выезда из него; другие свернули в сторону на траверзе г. Мариинска; третьи затерялись в невероятной беженской саночной мешанине. <…> Беженская заемная страда длится больше месяца, упирается на подступах к Енисею в санный затор и останавливается. В морозном воздухе кружится аэроплан, в небе трепещут белые листки. Один из них падает к ногам Идловского.

— Сводка, — проговорил он, поднимая и читая листовку. — Партизанский штаб, — продолжал он, — извещает о занятии Красноярска и Нижнеудинска, о пленении в них многих тысяч братьев наших.

— Может быть, неправду пишут? — заметил Сибирцев.

— Похоже, что правду.

— Что же делать?

— Идти дальше пешком, в обход Красноярска.

Но тут у спутников его возникает вопрос — куда, в какую сторону обходить занятый противником город? <…> Полковник Идловский, выслушав мнения спутников, велит распрячь лошадей, пустить их на волю, взвалить на плечи по вещевому мешку и взять по винтовке. Пошли они, по решению Идловского, в обход Красноярска с севера, потому что один из главных партизанских главарей, Щетинкин, вывел шайку свою из Минусинской тайги и сейчас напирает на Красноярск именно с юга. <…>

Вышли на дорогу; через час грива; за нею деревушка; в окнах утренние огоньки; из труб тянутся к небу дымки. Из окна ближайшей избы раздался выстрел. Сибирцев круто повернулся и рухнул в снег. Попадали и остальные. По деревне забегали люди. Откуда-то с крыши застрочил пулемет. Идловский и Дубровин подхватили Сибирцева под мышки и поволокли огородной канавой назад. Отступив за гриву и похоронив на опушке леса Сибирцева, обнажили головы, пропели ему вечную память, тропарь Рождеству, и подались в обход деревни. Пробродив несколько дней, натолкнувшись несколько раз на партизанские заставы, поиздержав продовольствие, возвратились на тракт, где много бродило брошенных лошадей, валялось мороженой конины.

Беженская волна отхлынула к тому времени от партизанского Красноярска и потекла назад. Оказалось — полковник Идловский пользовался устарелыми сведениями о действиях возглавляемой Щетинкиным партизанской «шайки». На проверку выходило, что Щетинкин не только «напирал на Красноярск», но и закрыл беженской толпе путь на восток на всем пространстве, от Минусинска и до Енисейска. Обойти отряды его можно было бы таежными тропами севернее Енисейска.

Но тут выяснилось еще одно бесспорное обстоятельство: в Иркутске арестован Верховный Правитель и все правительство его. Это неизмеримо ухудшало беженское положение, ибо обойти один город — одна тяжесть, а рассчитывать обойти почти тысячеверстный, занятый неприятелем путь — от Красноярска и до Байкала, — пешком, в зимнюю стужу, при отсутствии организованной военной силы, боеприпасов, продовольствия, мест теплого постоя — тяжесть тысячекратная, о преодолении которой нечего было и думать. Придя к такому выводу, путники наши примкнули к общему течению толпы и побрели назад, в тайгу».

Что ж, отношение к мемуарам как победившей, так поверженной стороны всегда должно быть осторожным, но согласитесь, читается легко и интересно. Остается надеяться, что когда-нибудь роман Петра Алексеевского «Алексей Дубровин» будет переиздан и в России. Гражданского мира всем нам, с наступающими Рождеством и Новым годом.

Константин Голодяев