«ДК» поговорил с ректором Новосибирского государственного университета экономики и управления Павлом Новгородовым о том, как трансформируется рынок высшего образования.
Про 2020-й уже почти каждый рынок сказал: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Потому что уход в онлайн в разы ускорил принятие всех решений, которые планировались на годы вперед, и сильно повлиял на возникновение и развитие новых сервисов, подходов, явлений и даже рынков. Например, у вузов родился конкурент в корпоративной среде, и если сейчас он еще мал и слаб, то очевидно, что он быстро вырастет — и что тогда?
«ДК» поговорил с ректором Новосибирского государственного университета экономики и управления Павлом Новгородовым о том, как трансформируется рынок высшего образования, почему абитуриенты часто выбирают среднее профессиональное, какая борьба будет идти с онлайн-платформами дополнительного образования и самообразования, а также о том, какой зарубежный опыт нам полезно было бы внедрить и как в этом могло бы поучаствовать государство.
Какие факторы сейчас влияют на образование, что изменилось 2020-м?
— За прошедший год, конечно, больше всего на нас повлияла пандемия, но она не привнесла чего-то принципиально нового, а просто значительно ускорила ранее начатые процессы: развитие дистанционных технологий, цифровизацию. Процесс принятия решений сократился с нескольких лет до нескольких недель.
Если говорить в целом о тех факторах, которые влияют на образование, то я бы назвал три основных: государство, рынок труда и абитуриенты. То, чем руководствуются эти три стейкхолдера, и определяет наше развитие.
Например, государство. Есть государственные образовательные стандарты, в рамках которых работают образовательные учреждения. И если еще лет пять назад был крен в сторону контролирующих функций государства, то сейчас стало заметно, что оно задает содержательные вопросы о том, каким должно быть образование, чему стоит учить в нашем нестабильном мире, как перестраивать систему. Эти вопросы все чаще возникают как в публичном поле, так и в закрытых обсуждениях. И когда мы говорим о государстве, речь идет не только о госорганах: есть, например, Агентство стратегических инициатив, президентская платформа «Россия — страна возможностей», то есть ряд игроков федерального масштаба, которые так или иначе влияют на госполитику в области образования. Мне нравится, что она становится все больше про содержание и эффективность, а не про контроль.
Конечно, пока еще в России стандарты решают очень многое, но уже наметилась тенденция к дестандартизации, и это очень правильно, потому что в нашем мире, когда непонятно, что будет через 5-10 лет, как изменится рынок труда, технологии, никто не может претендовать на истину в последней инстанции. А значит, нужно не стимулировать стандарты, а организовать поле для экспериментов. Это приведет к большей эффективности образования. Например, для нас как для практико-ориентированного вуза очень важно привлекать к преподаванию именно практиков, но делать это очень сложно, потому что, согласно стандартам, преподавателю, чтобы стать доцентом или профессором, нужно иметь ученую степень, звание, поэтому люди без педагогического опыта могут претендовать у нас на самую низшую ступень карьерной лестницы наравне со вчерашним выпускником-магистрантом. А если это опытнейший практик, многолетний руководитель крупного банка? Он может принести очень много пользы, но мы не можем ему ответить соразмерным «табелем о рангах». Вот так система не позволяет достойно принимать людей из внешней среды, «академическое лобби» в этом смысле очень сильное. Это неправильно. Я считаю, что приказ, который устанавливает такие требования, очень вреден. Потому что он рассматривает вузы как одинаковые, но они разные, и что актуально для одного, например, вуза, ориентированного на науку, не подходит другому — есть те, кто работают на реальный рынок труда, и предъявлять одинаковые требования ко всем — неправильно.
Я повторю: мы уже видим попытки со стороны государства понять, что вузы разные и что нужно давать им больше свободы. Определенная воля к изменениям, гибкости у нас есть, но все равно существуют избыточные ограничения. Но уже хорошо, что государство идет по пути переосмысления, хоть и медленно.
Рынок труда предъявляет к выпускникам вузов определенные требования. Поскольку в целом экономика России не сложна, соответственно, высок спрос на работников с навыками, которые можно получить за короткое время. Отсюда — тенденция к сокращению программ обучения, возникновение «профессионалитетов», большое количество вариантов дополнительного образования, самообразования, онлайн-платформ. И когда, например, станет общеупотребимым сервис синхронного перевода, для нас откроется еще и иностранный рынок образовательных ресурсов. Поэтому конкуренция нарастает, и это тоже определяет наше развитие.
Следующий фактор — абитуриенты. Если говорить о тех направлениях, которые преподаются у нас в вузе, то, несмотря на государственную риторику последних 10-15 лет о «перепроизводстве» экономистов и юристов, мы все равно фиксируем очень высокий спрос и интерес к этим направлениям. При этом у нас по сравнению с другими вузами мало бюджетных мест, но, если абитуриенты хотят учиться на экономике, менеджменте, юриспруденции, они приходят к нам и платят деньги, и здесь для нас даже больше ответственности, чем возникает иногда у вузов перед бюджетными студентами. Раз люди к нам идут и «голосуют рублем», мы понимаем, что даем качественное востребованное образование. Каждый год к нам на коммерческие места приходит несколько абитуриентов с таким высоким результатом, который позволил бы им поступить на бюджет в большинство ведущих российских вузов, в том числе в Москве и Санкт-Петербурге, но они выбирают нас и платят за учебу на направлениях, на которых нет бюджетных мест.
Получается, у нас дисбаланс рынка — предложение и спрос в дисгармонии, и власть слабо участвует в решении этого вопроса. Какое вы видите разрешение этой ситуации?
— Я считаю так: если талантливый студент хочет учиться в вузе на направлении, не предполагающем бюджетных мест, то почему бы не позволить ему получить образование бесплатно? У нас же есть в стране материнский капитал, почему бы не сделать и студенческий? Хотя бы в пределах каких-то лимитов. Для этого не нужно рушить систему бюджетного финансирования, можно предусмотреть гибридный формат, когда есть и бюджетные места в вузах, и студенческий капитал для выдающихся выпускников школ с высокими баллами, желающим пойти в конкретный вуз на платное направление.
Государство формирует этот дисбаланс, выводя в «топ» определенные профессии, под которые выделяет очень много бюджетных мест, но часто их даже не получается заполнять. Соответственно, проходной балл на такой бюджет очень низкий — в итоге на самые востребованные, нужные, перспективные с точки зрения государства направления приходят «троечники» — никаких суперспециалистов при таком подходе не получается. Все об этой проблеме знают, но никак не решают, напротив — иногда возникает ощущение, что дисбаланс в некоторых направлениях еще больше усиливается.
Но регионы же могут принимать какие-то решения сами?
— Они могут участвовать двумя путями. Когда формируются так называемые КЦП —контрольные цифры приема — учитывается мнение регионов: где их можно увеличить, где — уменьшить. Но все равно есть базовые решения федералов, и регион может на них влиять в пределах нескольких процентов. Также регион может предусмотреть финансирование из своего бюджета тех специальностей, которые ему нужны. Но, как правило, регионалы испытывают дефицит бюджета и стараются федеральным вузам деньги не давать. Региональные особенности учитываются, но как именно — вопрос открытый. Методика формирования КЦП на федеральном уровне очень долго была закрытой, и как формировались бюджетные места, широкой вузовской общественности не пояснялось. Сейчас взят курс на большую прозрачность в этом вопросе, но методика иногда дает сбои — когда без видимых причин количество бюджетных мест может сократиться в несколько раз по сравнению с предыдущим годом. К тому же, она непрогнозируема: производственный цикл в вузе, если мы говорим о бакалавриате, составляет минимум четыре года, но на самом деле больше, потому что до того, как запустить новую образовательную программу, ее нужно разработать, то есть это еще год, а если вы мыслите с точки зрения оценки — как выпускники работают на рынке труда — значит, еще прибавьте как минимум год, так бизнес-цикл вырастает до шести лет, а государство принимает решение о выделении бюджетных мест ежегодно. То есть вы работаете в сфере деятельности, которая зависит от государства, но не знаете, сколько денег вам дадут в тот или иной год, а это же формирование инфраструктуры, коллектива: вы создаете кафедру, приглашаете людей, возможно, даже из других городов, а вам через год не дали бюджетных мест — что делать? Наш университет в этом смысле устойчив, мы одни из лидеров в России по доле внебюджетного финансирования: более 85% — это поступления «с рынка», а не из федерального бюджета, но есть же вузы с обратной пропорцией, вот им работать в этой ситуации, выстраивать стратегию проблематично.
Но в любом случае хотелось бы понимания хотя бы на три года вперед — во что вкладываться. Бюджет определяет и набор в целом — коммерция тянется за бюджетом. Кроме того, бюджетное финансирование — это не только бюджетные места, это строительство и капремонт, совершенствование инфраструктуры, цифровизация и другие направления развития вуза.
Как вы оцениваете уровень потенциальных кадров для рынка труда в Новосибирской области — с каким багажом выходят выпускники вузов? Насколько плотно вузы взаимодействуют с компаниями с точки зрения прохождения студентами практики, стажировок, обучения непосредственно «в полях»?
— Мне кажется, что всех красить одной краской нельзя — вузы отличаются друг от друга, и даже в одном вузе есть очень разные студенты: «звезды» и «рядовые» — поэтому однозначно оценить уровень выпускников трудно. Если брать «среднюю температуру по больнице» и говорить конкретно о нашем вузе, то выпускники в целом востребованы, есть направления, где они трудоустраиваются на 100% или еще в ходе обучения, или сразу после выпуска. На самом деле во многих компаниях, если говорить об ожиданиях от вчерашних студентов, более востребованы не глубокие профессиональные знания, а базовый уровень компетентности в определенных областях. Потому что, если человек ответственный и заинтересованный, и у него есть другие полезные для начала работы качества, он так или иначе подтянется, обучится, вникнет. На первый план во многих сферах деятельности (я, конечно, не имею в виду профессии, основная составляющая которых — какой-то ограниченный набор навыков) давно вышли soft skills: теперь важно, как человек общается, как он видит задачу и сценарии ее решения и т.п. Сейчас востребованы люди, желающие и умеющие учиться, нестандартно мыслить и включенно работать.
При этом наличие диплома о высшем образовании остается самым важным критерием при приеме на работу — мы пока не ушли от этой установки.
— С одной стороны, да, есть определенная инерция у работодателей, и пока вероятность найти подходящие кадры среди тех, кто получил высшее образование, действительно выше, если, конечно, вы не ищете целенаправленно специалистов рабочих профессий.
Поэтому, поскольку время поиска сотрудников ограничено, мы задаем те критерии, которые сужают поле и делают поиск более эффективным. Высшее образование в обозримом будущем останется одним из таких критериев. Но, безусловно, это не догма, наличие высшего образования сейчас вообще ничего не гарантирует: человек со средним образованием может показывать более высокие профессиональные результаты, чем тот, кто получил высшее.
То есть сейчас вузам нужно делать большие ставки на прокачку именно soft skills?
— Да, для студентов многих направлений важно развивать критическое мышление, креативность, системный подход, навыки коммуникаций, способность «вписаться» в ту или иную систему. Когда человек пришел в большую организацию, он должен быстро уметь такие вещи схватывать — на уровне культуры, правил, взаимоотношений.
Здесь тогда возникает еще проблема разности менталитета поколений, потому что сейчас действительно люди другие. Но при этом они, наоборот, более приспособлены к новой реальности. И, может быть, консервативным системам как раз стоит подстраиваться под них?
— Проблемы отношений отцов и детей вечны. И они актуальны для профессиональной области в том числе. Поэтому поколенческие разрывы будут всегда. Надо ли меняться? Надо. И мы пытаемся, но не переходя определенных границ. Потому что все равно вузы — это консервативные организации, и консерватизм — это не плохая характеристика, консервативный подход порой спасает систему в условиях нестабильности, внешних шоков.
Естественно, мы все равно меняемся, потому что наши ключевые клиенты — это студенты, и студенту в мировоззренческом смысле должно быть понятно, куда и зачем он пришел, это должно ему нравиться, должно быть ему близко, поэтому мы ищем разные формы, как взаимодействовать с молодежью. В любом случае, это процесс двухсторонний.
В прошлом году стала особенно заметна еще одна тенденция — отток студентов из вузов и рост спроса на колледжи. В чем причина?
— Прошлый год был первым, когда в целом в России количество поступивших на высшее образование было меньше, чем пришедших на среднее профессиональное. Есть много причин. Говорить о том, что среднее профессиональное образование стало популярнее высшего — это, конечно, лукавство. Высшее образование остается популярным, но есть несколько факторов, которые влияют на эту статистику. Во-первых, демография. Понятно, что если уже подошла волна 15-летних, а до 17-летних еще не дошла, то, конечно, будет всплеск. Во-вторых, ЕГЭ. У нас часто сначала поступают на программу среднего профессионального образования, а потом без ЕГЭ, по внутреннему экзамену, поступают на высшее. Люди идут на СПО не потому, что хотят именно этот уровень образования, а чтобы снизить уровень стресса от ЕГЭ. Они просто решают, что им это не нужно, и делают выбор.
В-третьих, поменялась парадигма: стереотип о том, что в колледжи идут в основном троечники, больше не работает. Например, у нас на СПО есть бюджет, и проходной балл аттестата туда — 5.0. Нам в прошлом году не хватило мест для всех отличников, мы выдавали внутренние гранты — 50% стоимости первого года обучения, потому что пришел 31 человек с аттестатом 5.0, дополнительно к тем 35, которые зашли на бюджет. Это умные ребята, которые пришли осознанно — они видят здесь больше возможностей и хотят развиваться именно в том направлении, которое им интересно. И мы одни из лидеров в регионе по количеству зачисленных на СПО. Я в этом ничего плохого не вижу, хоть многие и говорят, что вузы превращаются в колледжи. Школы и техникумы при вузах были еще в советское время, просто сейчас многие вузы готовят по программам СПО самостоятельно. Кроме того, как я уже сказал, конверсия очень высокая: по большому счету, мы просто заранее принимаем на обучение наших будущих абитуриентов, которые идут на бакалавриат, на специалитет, то есть мы готовим себе базу на высшее образование.
А как сегодня вузам конкурировать с корпоративным сектором, онлайн-платформами — чем грозит усиление этой «битвы»? Особенно если учесть, что это стало очень доступно.
— Пока конкуренция не жесткая, ведь это только начало — должно пройти время, чтобы какое-то значимое количество людей приняло это как альтернативу очному высшему образованию. Там есть свои подводные камни: большой интерес на входе, но низкая конверсия в итоге, мало проходят курс до конца. Поэтому пока жесткого давления на рынок образования мы не видим, но оно будет нарастать. Это очевидно. И тогда появятся разные формы взаимодействия. Кто-то будет пытаться договориться. Как мы, например. Мы сейчас ведем переговоры с двумя онлайн-платформами о создании совместной образовательной программы. Мы даем свою часть контента в образовательную программу, они — свою. Для нас они интересны тем, что они сильный сетевой игрок. Просто сделать новую программу и продвигать ее на всю Россию нам сложно, потому что нет серьезной компетенции в массовом продвижении на федеральный уровень, поэтому мы привлекаем партнера — они выступают «продавцами» нашего совместного образовательного продукта. Мы им тоже нужны, потому что у них тоже есть дефицит качественного контента, особенно в специфических областях, ведь хорошей модели продаж недостаточно, если продавать нечего.
Будет нарастать количество студентов, которые вообще будут по каким-то новым направлениям заниматься самообучением. Платформы в этом смысле более гибкие и быстрые: вузам нужно долго раскачиваться для создания нового курса, поиска преподавателей, составления учебного плана. А онлайн-платформы это делают, как правило, быстро. Поэтому давление на вузы будет возрастать, конечно. Но в целом эта система дистанционных технологий и онлайн-курсов не может заменить высшее образование.
Вузы ведь тоже создают свои платформы, поэтому тенденция ближайших пяти-семи лет — это, скорее, конкуренция в дистанте вузов с вузами, а не вузов с платформами.
Как вообще цифровизация изменила подходы к обучению, какие тенденции вывела на первый план?
— Стало понятно, что дистант с нами надолго, и его доля будет расти. Конечно, пока власти, когда говорят о дистанционке, делают много оговорок, например, что это только как дополнение к очному формату и что существуют профессии, которым вообще невозможно обучить дистанционно: актеры, врачи и т.п. Но даже в такие профессии дистант уже проникает, и эти технологии будут активно развиваться и прямо или косвенно поддерживаться государством — это факт. Будет перераспределение рынка: пострадавшими окажутся слабые региональные вузы, а ведущие будут усиливаться. Мы наблюдаем за процессом, пытаемся включаться, разработали несколько собственных курсов и продвигаем их, при этом понимаем, что стратегически чем-то придется пожертвовать, а что-то, наоборот, мы не должны отдать — то, что составляет наше «ядро компетенций».
А что тогда ждет систему заочного обучения?
— Вероятно, все закончится тем, что заочная форма, к которой и без того всегда было очень много скепсиса, просто сойдет на нет. Качество образования в заочной форме, как правило, ниже, и там более слабые студенты. Безусловно, есть и талантливые, но если говорить в целом, то очный формат все-таки дает более качественное образование, и оттуда в среднем выходят более сильные выпускники.
Некоторые постепенно уже начинают отказываться от заочной формы в классическом виде. Например, в юриспруденции отменили возможность заочного обучения на базе среднего образования. Она будет доступна только в качестве второго высшего. Также ее отменили на экономике и управлении. И вообще, сейчас идет довольно большая атака на заочное обучение.
В какой-то момент оно как форма будет либо отменено, либо трансформируется в формат «очного обучения с применением дистанционных технологий» — в те самые онлайн-курсы и другие форматы дистанционного образования, которое превращается в огромный рынок. Поэтому, когда заочку отменят, перераспределение пойдет в сторону сильных вузов, сумевших создать серьезную содержательную и технологическую инфраструктуру для дистанционки.
Какой зарубежный опыт в дистанционке нам пока недоступен, но вам интересно было бы это внедрить?
— Во время пандемии мы общались с немецкими партнерами, которые полтора года вообще не бывали в стенах вуза, и стало ясно, что эта ситуация на них повлияла гораздо сильнее — что на Европу, что на США. По некоторым аспектам они шагнули далеко вперед в технологиях дистанционного обучения. Это не всегда связано собственно с процессом обучения, а больше с системой поддержки этого процесса.
Мне нравится опыт некоторых американских вузов: дистанционные системы, через которые они учатся, собирает и анализирует большие данные — как студент изучает контент, отвечает на вопросы и выполняет задания. Например, лекция разбита на пять частей, после каждой из которых есть контрольные вопросы. Система анализирует и выясняет, что в определенном месте студент ответил неправильно, и таких, как он, очень много. Тогда она дает сигнал преподавателю о том, что эта часть курса у него проседает, поскольку у студентов проблемы. Преподаватель может переписать тему, добавить кейсы, переработать тестовый материал. Это важно и для преподавателя, чтобы менять курсы, и для студентов. Также есть ряд предиктивных моделей, которые, например, оценивают вероятность отчисления. То есть цифровизация в образовании — это не только про дистанционку, это про большие данные, искусственный интеллект и аналитику, которая ведет к индивидуализации и повышению качества образования.
Это очень интересно, и хотелось бы такие решения перенимать. У нас, к сожалению, таких подходов по использованию технологий big data и AI в высшем образовании пока нет, хотя их применение стимулирует очень много полезных сервисов, которые делают образовательный процесс более удобным, понятным, эффективным.
В России вообще нет такого опыта?
— Он есть, но несистемный: отдельные вузы что-то пробуют создавать для себя, но затем это широко не транслируется, не обсуждается, не выявляется лучший опыт, не масштабируется, поэтому пока целостной картинки по цифровизации системы высшего образования, на мой взгляд, нет, хотя обсуждается и принимается целый ряд документов по этому поводу — в частности, федеральный проект «Кадры для цифровой экономики», ведомственная программа цифровизации и так далее.
Интересно, насколько дорого было бы сделать какой-то госказаз компании, занимающейся большими данными и программированием, разработать единую программу, платформу, систему, профинансировав ее из бюджета? Мне кажется, это было бы не слишком затратно, потому что компании в том числе могли бы на этом получать новый опыт.
— Это риторический вопрос. Хотя премьер-министр РФ Михаил Мишустин — поклонник цифровизации, и, возможно, он мог бы что-то изменить. Мы сейчас получили субсидию и разрабатываем программу цифрового развития, как и многие вузы в России. Я понимаю, что 70% того, что придумает каждый вуз, будет примерно про одно и то же. Почему бы, действительно, не сделать что-то на государственном уровне и не профинансировать это один раз? Ведь в итоге получится так, что 100 вузов заплатят по миллиону за одно и то же решение, и окажется, что государственные деньги вложены неэффективно — на то, что стоило миллион, система потратила сто. Это крайне выгодно IT-компаниям, но очень неэффективно для государственного бюджета.
Поэтому, конечно, система организации цифровизации высшего образования должна быть устроена иначе. Сейчас есть правильные подходы и решения о том, что надо не с вузами работать (хотя с ними советоваться, конечно), а взять крупные IT-компании, чтобы они сделали какие-то системы, и пусть она будет не одна, потому что монополизация — тоже плохо. Пусть будет, условно, три конкурентных решения, из которых можно будет выбрать. Тогда мы сможем говорить о построении здорового конкурентного рынка и качественном развитии цифровизации.